[mandarin-fairy]

Я хотела рассказать о Будапеште, но проспала весь день)) Так что вместо этого я наконец принесу кое-чего с ЗФБ. Команда Франции, вы мои прекрасные котики)
И я написала миди. Это офигеть как много))) Три года назад моим максимумом был однострочник слов в триста. А теперь вот. Я им горжусь)


Название: Осколки моря
Автор: Мандариновая Фея
Бета: Wolfi
Размер: миди, 4093 слова
Пейринг/Персонажи: Лилит, Снейк, Солюс
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Кто мог бы рассказать вам эту историю? Ее участник? Сторонний наблюдатель? Интереснее всего будет услышать ее из уст того, кто все это выдумал, не правда ли.

Шум моря отдается в висках. Глупо создавать мир, который не расскажет своим обитателям о том, как он родился. И волны шепчут, волны поют о волшебном саде, о прекрасных его обитателях. А потом разбиваются о прибрежные камни, брызгами окатывая неосторожных слушателей. И вода солона, как слезы тех, кто погубил прекрасный сад...

Кто мог бы рассказать вам эту историю? Ее участник? Сторонний наблюдатель? Интереснее всего будет услышать ее из уст того, кто все это выдумал, не правда ли?
Кто взвалил на его плечи эту безумную обязанность: рассказывать людям их жизни, записывать в книге судеб вечными чернилами неумолимые строки? Говорят, вначале было слово. И слово это легло первой нитью в канву мира, начало цепь безумий и случайностей, которые мы называем историей. Но слово не может появиться само, ему нужен голос, перо, мысль, в конце концов. И потому из века в век, судьбу за судьбой рассказывает Солюс истории. Он бы и рад перестать, он молит о секунде тишины. И словно для того, чтобы не слышать, как огненной вязью вспыхивают в голове одна за одной жизни, прячется за гулом толпы и грохотом марша. Он смеется, он отдает приказы, он жесток и циничен, потому что внутри у него разгораются сотни миров. И вот теперь он должен рассказать историю своей дочери, своей Лилит.
В кабинете тихо и темно. В камине потрескивают угли, на столе еле теплится огонек керосиновой лампы. В кресле сидит не старый еще мужчина. Знаете, из тех, кто вечно молодится. Застегнутый на все пуговицы костюм душит его. Он морщится: болит голова, нудно, нестерпимо, до ноющих зубов. Он тянется к чашке на столе, одной из целого ряда. Тонкий красивый фарфор. Мужчина пригубляет напиток и качает головой: кофе остыл. Жаль... А может и хватит на сегодня.
Он, словно забывшись, начинает тихонько говорить сам с собой.
— Кто бы мог рассказать вам эту историю лучше ее создателя? Пожалуй, никто. Солюс к вашим услугам. Мой дар и моя беда — рассказывать истории. Казалось бы, просто слова, но стоит им только прозвучать, они превращаются в чью-то судьбу. Вот так. Я закурю, вы не против? — Солюс оглядывается и вздыхает. — Так и знал, никого. Дурная привычка: говорить всегда на публику... Пожалуй, десяток чашек вполне сойдет за благодарных слушателей. На кофейной гуще ведь гадают, значит и каждой чашке достается немного судьбы. Я бы не хотел начинать эту историю. Я был бы счастлив оставить ее непроизнесенной. Но слова не терпят, когда им запрещают звучать. Они, наверное, однажды разорвут мою голову изнутри. Я... я боюсь начать, потому что никогда не знаешь, чем все закончится. И чья судьба решила заговорить сегодня.

О, он бы желал появиться на свет немым. Помнится, когда он обнаружил, ЧТО делают его слова, был в восторге. Первые полчаса примерно. Потом накатило тяжелое чувство ответственности и страха: а вдруг однажды его собственная судьба будет произнесена. Поначалу он разыскивал тех, о ком шла речь в его историях. Потом, получив достаточно неверия и побоев, решил хранить молчание. Когда слова почти убили его изнутри, пришлось смириться и подчиниться им. Так появился Солюс — властелин судеб, сказочник и правитель золотого города.
Эден — его город, единственная его любовь, место, где судьба каждого предопределена. В анналах города записаны все истории, все жизни: от рождения до самой смерти. Кто-то отваживается прочесть, кто-то пытается жить не зная. Солюс же не нуждается в книгах: он написал их все.
И сегодня на его столе лежит чистая тетрадь. Только властитель боится. В этот день в городе появились на свет два человека, история одного из них сейчас будет рассказана. И все бы ничего, только один из малышей — его дочь.

— Лилит? Слышишь меня? Спит, наверное. Я хочу рассказать тебе сказку. В первый и последний раз. Мои сказки страшные, доченька. Каждый получает свою рано или поздно. Прости меня за все. За предопределенное. За непроизнесенное и сказанное. И слушай.
Однажды в Эдене наступила весна. Настоящая. Расцвели все деревья, из щелей в мостовых пробивалась трава, а на клочках еще не покрытой бетоном земли распустились подснежники и ветреницы. Сотни, тысячи тоненьких цветочков раскрыли лепестки навстречу солнцу. Такие сильные, и такие хрупкие.
В один из апрельских дней, когда ветер дул с востока и нес в город запах моря, великий правитель заметил, что в доме что-то изменилось. Не сразу, а только тогда, когда, хлопнув дверью, ушла жена, крикнув напоследок: «Ты любишь Эден слишком сильно, чтобы замечать кого-то еще». Как она была не права, Солюс ненавидел свой город. Вот только Эден обожал его. Колокольчик на дверном косяке звякнул напоследок еще раз, и наступила тишина.... На мгновение исчезли из мира все звуки.
А потом заплакал ребенок.
Девочка появилась в жизни этого важного человека будто бы незаметно, однажды он проснулся и заметил, что у него есть дочь. Среди вороха государственных бумаг, среди кучи деловых вещей он обнаружил рисунок. Неровными детскими линиями выведено было «папа» и «Лилит». Чтобы все точно знали, что черный кружок с палочками — это великий Солюс, а маленькое розовое облачко с двумя желтыми кудряшками — его маленькая дочь. Осознание нужности и причастности пронзило властителя огромного города.
В городе был тот, кого любили все, тот, кто знал миллион историй и еще больше песен. То ли городской сумасшедший, то ли местный божок-охранитель. Он был всегда, впрочем, как и Солюс. Вторая его половина и полная противоположность, дитя природы и порока, Снейк. Бесцеремонный, громкий и яркий, он мог запросто залезть в любое окно и присоединиться к любой компании. Он был генералом армии, что не мешало ему нарушать распорядок и устав — близкое знакомство с Солюсом творит и не такие чудеса. Как они сошлись, такие разные, не знал никто. И все-таки любому жителю Эдена Снейк предпочитал маленькую Лилит. С тем особенным наслаждением, с которым писатель открывает чистую тетрадь, а художник кладет первый мазок, он наполнял девочку тем знанием, которым жил сам. Он рассказывал ей сказки, пел и показывал мелкие чудеса.
Облака бежали по небу, быстро, легко, меняясь, сливаясь и распадаясь на части. Снейк увел маленькую Лилит из города.
Они шли тропками по большому лесу, который еще не успели отогнать от стен Эдена. Пляшущие тени пугали малышку, тогда Снейк остановился, уселся в тени камня и взял Лилит на колени.
— Сказка? — благоговейно пробормотала она.
— Именно. Однажды, когда мир был юн, а облака жили на земле и переползали с холма на холм большими улитками, где-то между скал и долин, в неприметном закоулочке, где было-то всего пара палок да толстый слой прелых листьев, появилось кое-что новое. Что-то, что заставило солнце светить чуть ярче. Потому что с готовностью ловило его лучи и отдавало обратно, еще чуточку их нагрев. Это чудо было маленьким, чуть больше твоей ладони. — Снейк ласково приобнял Лилит и достал из одного из бесчисленных карманов зеркальце. — Посмотри, вот одно из деток того существа. Так вот, в те времена на земле было грустно и холодно, потому что за толстыми брюхами туч совсем не было видно неба. И маленькие теплые пятнышки старались изо всех сил, чтобы согреть почву вокруг себя. Но тщетно, сырость и холод подкрадывались ночью и стирали все их дневные успехи. Тогда одно из существ решило, что обязательно нужно рассказать о беде тем, кто живет выше облаков: горам и звездам. И оно стало думать, как же преодолеть толщу тумана. Думало оно, думало, все нацелилось в себя и не заметило, что совсем рядом лежал желудь. И от тепла и света маленького чудесного существа появился росток. Выпустил пару листьев, распрямился и потянулся к небу. Молодой дуб подхватил существо, поднял на тонких веточках и понес вверх, к солнцу. Медленно, трудно, аккуратно пробиралось деревце сквозь туман. Шли годы, десятилетия, сантиметр за сантиметром приближались они к своей цели. Теплое существо тоже росло, грело своего друга и пело о скорой весне. И как только показалась над тучами макушка деревца, солнце сотнями ярких бликов разбежалось по миру, отразившись от чудесного существа. И каждому зернышку досталось по маленькому другу, который его согрел. Посмотри сюда, малышка. Видишь, там, в зеркальце, есть только ты. И только ты решаешь, улыбнется тебе отражение или скорчит рожицу. А теперь оглянись вокруг: видишь, сколько солнца. Это потому что маленькие существа выросли и могут светить сами. Люди — тоже такие существа. И если они будут улыбаться и стремиться к теплу, будь то солнце или другие люди, то в мире станет светлее. Помни, что принесешь в мир, то в нем существовать и станет.
— А улитки — это что, кон-цен-три-рован-ные облака? — Лилит старательно выговорила новое слово.
— Почему ты так решила?
— Они мокрые, скользкие и прячутся от солнца. И вообще, ты сам сказал, что как улитки.
Снейк засмеялся легко и звонко, обнял Лилит.
— Если хочешь, пусть будет так.
— А откуда тогда берутся тени?
— Прости?
— Ну, свет берется от солнца, и мы, похоже, немного светим друг другу. Но испугали меня вообще-то тени. Я думала, ты расскажешь о них.
— О, я не знаю, какая сказка понравится тебе больше. Я люблю историю о том, что не бывает пустых мест, а если тебе кажется, что темнота — это просто отсутствие света, то ты, пожалуй, никогда не была в темной комнате...
— Нет, так становится еще страшнее!
Тогда Снейк рассмеялся еще громче и поймал зеркальцем луч солнца, распугав особенно темные тени под деревом воинственным толстым солнечным зайцем.
Лето сменялось осенью, осень — первыми несмелыми морозами, предвещавшими скорую весну. Зима в Эдене была короткой и снежной. Еще не забывшие о том, как радоваться, дети проводили дни, находя все новые и новые забавы. Взрослые же ворчали о нечищеных дорогах, о весеннем паводке, о том, что плата за теплые дома слишком велика. Лес за стенами редел, уходил на дрова, тихо и неспешно, так, что лишь спустя годы люди поняли, что до ближайшей опушки уже не долетает стрела, выпущенная со стен города.
Солюс всю зиму сидел, запершись с инженерами и учеными, решая важные вопросы. Снейк ворчал, кутался в потертый военный китель и курил взявшуюся откуда-то маленькую трубку. Лилит практически жила на улице, возвращаясь только для обеда и сна. Одним вечером она появилась на пороге с головы до ног покрытая снегом, раскрасневшаяся и счастливая.

— Я сегодня просто слетела с горы! С такой скоростью, что мне показалось, вокруг ничего и не было!
— Скажи, твоя голова была выше ног?
— Конечно, что за вопрос.
— Тогда я спокоен. — Снейк невозмутимо продолжил читать.
— Нет, ты, наверное, не понимаешь! Прямо вниз! С горы!
— О, малышка, прекрасно понимаю. Но только вверх с горы гораздо интереснее.
Лилит распахивает глаза еще шире и замирает на мгновение.
— Вверх?!
— Ну, я предпочитаю полеты вверх. Правда, тут действует все то же правило: голова выше коленок.
— А... А ты сам умеешь?
— Сначала ты разденешься и поешь, а потом уже я подумаю, рассказать ли.
Лилит остается только покорно отправиться в гардеробную, волоча за собой длинный хвост красного шарфа, и исполнить все наказы Снейка.
Вечером, сидя у ее кровати, он смотрел на ерзающую от нетерпения Лилит и ухмылялся в отросшие за зиму усы. Выждав в общем-то необязательные несколько минут, Снейк начал. Тихо, размеренно, будто примеряясь к танцу теней на стене, рожденных замысловатым ночником.
— Сотни лет потребовались птицам, чтобы научиться летать. Господь дал им крылья, но совсем забыл о смелости и стремлении ввысь. А без этого нет места в небесах. И из века в век бродили по земле несчастные создания, кто по полям, кто по лесам. Одни научились прыгать, другие — лазать, третьи — неспешно ходить вперевалочку. Хитрецы вроде уток наловчились плавать. И только орлы сидели на скалах и думали. Солнце выбелило им перья на макушке: целую вечность провели они недвижно, рассматривая мир умными желтыми глазами. Орлы размышляли о том, что все неспроста, что хорошо было бы использовать эти странные огромные штуки, которые у прочих созданий назывались передними лапами.
Шло время, росли леса, текли реки. А небо так и оставалось пустым. Однажды, когда первые лучи утреннего солнца превратили небо в большую перевернутую чашку земляничного мороженого...
— Э!
— Я проверял, не спишь ли ты. Так вот, когда небосклон стал перламутрово-розовым, от деревьев протянулись синие-синие тени, феи развесили по травинкам жемчужинки росы...
— Снееейк. Наверное, это ты засыпаешь и забыл, о чем сказка.
— О, ваше высочество, сегодня вы уже не верите в фей?
— Но сказка же о птицах!
— Одно другому не мешает, не так ли?
— Мешает! — нетерпеливо заломила ручки Лилит.
— Хорошо-хорошо. Так вот, однажды на рассвете маленький щегол забрался на самую макушку самого высокого дерева, чтобы поприветствовать солнце особенно изощренной трелью. И...
— Что?!
— Упал. Встал своими маленькими лапками на листик, а он возьми и оторвись. И щегол не успел и глазом моргнуть, как полетел. Сначала, конечно, вниз. Но стоило ему расправить крылья, ветер подхватил его и понес над лесом. Щегол боялся открыть глаза или пошевелиться, все ждал, когда же достигнет земли. Но любопытство победило, и он всем своим существом захотел остаться в воздухе, замахал крылышками, устремился ввысь и запел от счастья, что любимое его солнце стало еще ближе.
Гордые орлы в тот день были разбужены радостными трелями сотен птиц, обнаруживших свою стихию. Медленно и невозмутимо сказали они: а мы как раз додумались, зачем птицам крылья. И так же гордо воспарили они над вершинами гор. Все, конец.
— Погоди, погоди, погоди! А ты?
— А я не орел.
— Снейк! Что же, нужно свалиться откуда-нибудь, чтобы полететь?
— Дорогой мой друг, то, что я не орел, возможно и значит, что падаю я прежде, чем думаю. Но точно не значит, что это хороший пример.
— Ну а как тогда? Взлететь?
— Знаешь, почему летают птицы? Им это дано природой. Твоим «полетом» может стать что угодно, главное, найти в себе то, что как крылья нелетающей птицы, волочится следом за тобой мертвым грузом. Подумай, скольким еще вещам ты могла бы научиться. И никогда не останавливайся в этом поиске.
Остаток зимы Лилит пыталась летать с горки не только вниз. Снейк усмехался и подсовывал ей книги о разных странах, ремеслах и искусствах.

Весной Солюс объявил на общегородском собрании, что найден способ избежать наступления зимы. Для этого нужны были особые силовые установки, но все технические хлопоты - мелочи по сравнению с побежденным холодом.
— Больше в блистательном Эдене мы не будем зависеть от капризов погоды! — с недавних пор он взял манеру выступать с трибуны, выстроив по бокам отборные части гвардии. — Человек сам должен писать свою историю, и мы победим природу!
Снейка такие перемены не радовали. Он с тревогой наблюдал за тем, как в школах вводилась форма, к общим дисциплинам добавлялись боевые искусства. Детей учили жить по сотням правил и строгому распорядку.
— Им предстоит жить в новом мире, Снейк. Он будет не таким, как наш. Технологичный, удобный, просвещенный. Мирный.
— Зачем же детям мирного времени быть идеальными бойцами?
— Да потому что нет мира в городе, который беззащитен.
— Глупости! Там, где царит казарменная дисциплина, нет места воле. Нет там жизни, понимаешь, нет нового, нет красок!
С каждой фразой голоса становились все громче, раздраженнее, злее. Снейк размахивал руками, ходил из угла в угол.
— Мы строили Эден идеальным городом, городом свободных людей, разве нет?
— Мы, Снейк, были глупы.
— О чем ты?
Солюс, строгий и серьезный, потерялся, отвел взгляд и подошел к Снейку ближе, поймал его за руку. Снейк посмотрел ошеломленно: таким он видел друга так давно, что уже и не вспомнить. Таким он нашел его когда-то, вечность назад: потерянным юношей, не знавшим, как жить дальше. Он и сам тогда был очень молод, шумел еще больше, не спал ночами и улыбка не сходила с его уст. Он вытащил Солюса из петли и помог ему ужиться с историями в его голове. Слушал серьезно и сжимал ладонью его плечо, когда тот не находил слов, чтобы описать все, что гнездилось в мыслях.
— Ты рассказал её историю, да?
Солюсу оставалось только кивнуть. Он сжал руку Снейка с благодарностью за то, что тот все понимает и не требует лишних слов. Закрыв глаза и упершись лбом в плечо Солюса, Снейк заговорил тихо и нервно, будто слова с трудом находили верные звуки.
— В далекой стране, где море холодно и солено, на скалистом берегу притулился к обрыву старый замок. Невысокий, кряжистый, с ощеренной зубцами крепостной стеной и тонким силуэтом башни, будто пририсованным сумасшедшим художником. Зимой ветры выстуживали высокие сводчатые залы, загоняли все живое в маленькие каморки подвальных этажей, где еще удавалось протопить. Что держало обитателей замка в этом неприветливом краю? Долг? Могилы предков? Им просто некуда было пойти. Чепуха, скажешь ты, весь мир открыт для того, кто готов ступить на порог. И будешь прав. Но для этого нужно сделать шаг и оставить прошлое. Не для них это было.
Их удел — собирать хворост и плавник для бесконечных зимних запасов, трудиться на полях, не разгибая спины, каждый раз удивляясь, что земля родит больше камней, чем зерна, прясть, ткать и вязать с надеждой пережить холода. Обитатели этого сурового края не жаловались на свой удел, они знали, что есть жизни попроще и края поприветливее, но не для них.
— Это грустная история.
— Я не закончил. Но да, невеселая. Год шел за годом, море уходило и возвращалось, солнце отмеряло дни. А замок жил, и не только непосильным трудом, но и своими радостями. Главным сокровищем и отрадой этого маленького мирка была господская дочь. Тихая, как лунная ночь, и светлая, будто серебряное отражение солнца в заводи. Она пела, и забывались все невзгоды. В ее стихах говорилось о дальних краях, которых она никогда не видела, о цветах и птицах райских садов, о тайных чудесах света. Не узнать было, кто нашептывает ей истории, но ее слова рисовали ярче, чем краски, чище, чем игра лютни.
Однажды нашли на берегу человека. Даже северное море бывает добрым, юноша выжил. Оправился, отплатил за приют чем мог и уехал, забрав с собой то, чему не было цены. Увез любовь господской дочки, обещав вернуться весной.
Но зимой море сменило мир на войну, выпустив к замку обитателей соседнего берега, вздумавших помериться силой. Старый господин с тройкой слуг недолго смог удерживать ворота и предпочел сдаться с одним-единственным условием: пусть берут все, кроме дочери. А она сидела в башне и не могла слышать о уговоре. У девушки было два пути: остаться и ждать или шагнуть из окна. И она запела песню, пронзительно и чисто, о том, что были люди, которые боялись сделать шаг, да так и превратились в столбы, держащие небо. И не знает никто, упадет ли оно, если люди все же сдвинутся с места. А были те, кто не мог жить лишь на земле, и у них выросли крылья. Только теперь нет им покоя ни на берегу, ни в небе, и плачут они немолчно, по-чаячьи. И о том, где они найдут покой, неведомо.
Она сделает шаг, Солюс. Уйдет, что бы ни случилось.
— Я знаю.
— Я ее не для марша растил.
— Она все же моя дочь. Но даже и это я знаю.
— Ты не сломаешь ее?
Солюс молча протянул Снейку тетрадь, нехотя разжал пальцы.
— Я не хочу читать.
— Я не хочу повторять написанное.
Неуютная тишина повисла в библиотеке, нарушаемая лишь шорохом страниц. Страшная и липкая, минута за минутой тянулась она. Снейк нарушил молчание, стукнув кулаком по столу.
— Как ты живешь, зная, что скоро конец? Что еще десятилетие, и все пойдет прахом? — он тряс толстой тетрадкой перед носом Солюса. — Почему не расскажешь людям? Почему не сказал мне? Слушай, не понимаю, что мешает тебе поубивать тех, кто разрушит твой город? Ты же сам пишешь историю. Ну? Меня, этого мальчишку Адама? Какого хрена ты сидишь тут?
Солюс молчал, курил и пристально смотрел на Снейка. Тот метался из угла в угол, зачитывал куски, смеялся, кричал.
— Снейк. Оно уже написано. Я могу лишь наблюдать теперь. Провести отмеренные мне и Эдену дни.
— Но зачем?!
— Так суждено. Уходи.
Снейк промолчал, сжал кулаки и, развернувшись на пятках, ушел, хлопнув дверью. А после пришел к Лилит хмурым и собранным. Сказал, что у него есть полчаса, чтобы уйти, не то гвардия Эдена размажет его по сияющим тротуарам.
Он прижал ее к груди и зашептал быстро-быстро, срываясь, чуть не плача:
— Слушай, слушай стук. Тебе всегда казалось, что это сердце — простая такая штука для перекачивания крови. То-то и оно, что казалось. Это стучит неумолчно молоток неведомого кузнеца, который пытается заново сковать море. Да-да, море, безумную кучу воды, миллионы осколков льда с полярных шапок, собрать воедино, сложить головоломку. Только под горячими пальцами его, от соленых слез, падающих из его глаз, тают и тают ледяные кристаллы, исчезают, просачиваются сквозь пальцы. Он идет по свету и все собирает и собирает их, складывает в замысловатые фигуры, слова, сказки целые. А пальцы, истерзанные острыми краями льдинок, все горячее от капель крови. Он знает, что когда-то море было целым, когда-то каждая история брала в нем начало, что любой мог придти на берег, зачерпнуть пригоршню воды и выплакаться, выговориться. А теперь пусто в нем, тихо, мертво. И казалось бы, шепчет что-то морская волна, но не разобрать. А теперь слушай внимательнее, слышишь, шумит. Кузнец тот живет в каждом из нас, и во всех нас бежит море, соленое, словно слезы и кровь. И каждым ударом сердца мы пишем свою историю, собираем по крупицам, песчинкам и кристаллам, строим то, что останется от нас, что уйдет потом с вешней водой в море. Что заставит его снова заговорить. Каждый из нас - такой осколок. Сбереги его чистоту, проследи, чем напитываешь его, что сохраняешь у себя в душе. Вот единственно важное. Помни меня. И прощай.
Слезы бежали по щекам Лилит, скатываясь по блестящим дорожкам. Она не кричала, не пыталась удержать его за руки, всхлипывала только. Снейк обнял ее на прощание и ушел, не оборачиваясь, молча. А она осталась. И облака все так же бежали по небу, отмеряя бесконечность.
Прошли годы. Лилит выросла, превратилась в главное украшение Эдена, вылепила себя, выхолила и выдрессировала. Запретила себе мечтать и навсегда похоронила в памяти детские сказки. Она стала строгой и неприступной, почти железной в свои неполные девятнадцать. В Городе давно уже забыли о смене времен года, только все равно весной ветер приносил на чисто выметенные улицы лепестки цветущих яблонь и запах костров оттуда, с другой стороны, из-за неприступных стен. В один из таких ветреных дней Лилит встретила Адама. И идеальная программа дала сбой. Полетело, кувыркаясь, самообладание. Трещинами пошла дисциплина. Лилит несмело улыбнулась, Адам покраснел и отвел взгляд.
Она увела его из города туда, где провела свое детство, на поляну под яблонями. И они любили друг друга под дождем из летящих лепестков. Дети большого города, они знали так много, но совсем не умели доверять своим чувствам. Он раздевал ее несмело, слишком аккуратно, путаясь пальцами в длинных волосах, она смеялась, сама скидывала платье. Обученные военному делу, они совсем не умели касаться не для того, чтобы ранить. Знающие медицину, не ведали точек, которые не снимают боль, а разжигают страсть.
Так прошло их лето, короткое и жаркое. Безумное. А с первым днем осени все изменилось.
Ушел! Ушел. Ушел... Адам покинул город тихо, поздним вечером, последовав за казавшейся такой свободной девушкой из-за городских стен. Ни слова, ни взгляда. И безумие липкой патокой потекло по душе Лилит, заливая, зализывая рану за раной, заполняя те места, где раньше была любовь Адама. Обнимая и обволакивая, утаскивая все глубже в тихий и теплый омут. Не выбраться, не спастись.
Лилит смотрела на истерзанную Еву, на свои руки, и не верила, что это она. Что так бывает. «Не было этого в твоих сказках, Снейк, не было... — шепот еле слышен. — И какой волшебной водой смыть теперь мне с себя это?»
Они снова встретились лицом к лицу в последней битве. Нашли друг друга взглядом. Лилит едва заметно кивнула, выждала мгновение и взлетела. Снейк, замешкавшись на секунду, тоже. «Так просто подниматься, — крикнула она, — теперь, когда я знаю, как падать». Изящная, тонкая, сильная, сейчас она вовсе не походила на ту девочку, которую оставил много лет назад Снейк. Она больше не плачет, смотрит яростно, почти убивает взглядом. Снейк ищет в ней хоть что-то знакомое, и не находит. Она смеется и ударяет первой. Мимо. Сложно победить того, кто тебя учил. Снейк не промахивается, ловит ее, оглушенную, прижимает к себе.

Теплые руки; холодные руки. Ветер сквозь тюремное оконце; застоявшийся воздух большого зала, превращенного в место суда. Сорванные стяги; новые, не всегда красивые слова, покрывающие стены Эдена. Неизвестность и неизбежность, стоящие рука об руку. Лилит готова принять любой приговор, готова ответить за то, что сделала сама, и за то, в чем виноват Эден. Она стоит, закрыв глаза и вся обратившись в слух. И за гулом толпы слышит шепот моря...

Лилит стоит на перекрестке, ветер треплет ее белокурые волосы.
Ей подарили выбор.
Той, что всю жизнь знала, что будет завтра.
Той, что однажды взлетела и упала, разбив свое будущее.
Ей подарили неведомое и всё время мира, чтобы склеить осколки.
Она делает шаг.
***
Словно очнувшись от дремоты, Солюс замечает, что камин прогорел, а за окном начали гаснуть звезды. «Скажи мне, как не сказать тебе о предательстве, что тебя ждет. Как мне знать об этом и не спасти тебя, не предостеречь», — с горечью вопрошает он и обхватывает голову руками, запуская пальцы в безукоризненно приглаженные волосы. Словно пытаясь убежать от самого себя, он закрывает глаза. А затем порывисто встает, хватает тетрадь в черной лаковой обложке и прячет ее на верхней полке, кладет в самый низ стопки исписанных тетрадей: самая толстая в черной суконной обложке с красной полосой, за ней зеленая камуфляжная ткань, после что-то красно-розовое с одиноким цветком, свисающим с закладки-ленты. «Двадцать лет, мой дорогой город, — не так уж и много, правда. Всего два десятка вёсен, и я буду только твоим».
***
Мир изменился. В нем нет больше Солюса, и некому записать людские судьбы. Они витают в воздухе, шорохами, игрой света, обрывками фраз проникают в людей, направляют и предостерегают. И если ты умеешь слушать...
Море поет, шепчут волны, накатывают на прибрежную гальку, меняя узоры, выкладывая ребусы ракушками и обрывками водорослей. Море мерно дышит, расстилаясь до горизонта и дальше. И до конца времен, до последнего прозвучавшего слова, будем мы слышать в шорохе прибоя нерассказанные судьбы, неслучившиеся времена.